Неточные совпадения
Казавшееся
мертвым чувство оживало всё более и более,
поднималось и завладевало сердцем Левина.
Словом, пошли толки, толки, и весь город заговорил про
мертвые души и губернаторскую дочку, про Чичикова и
мертвые души, про губернаторскую дочку и Чичикова, и все, что ни есть,
поднялось.
Радостный, восторженный крик встретил появление Раскольникова. Обе бросились к нему. Но он стоял как
мертвый; невыносимое внезапное сознание ударило в него, как громом. Да и руки его не
поднимались обнять их: не могли. Мать и сестра сжимали его в объятиях, целовали его, смеялись, плакали… Он ступил шаг, покачнулся и рухнулся на пол в обмороке.
«Это — убитый,
мертвый», — мелькнула догадка, и Самгин упал, его топтали ногами, перескакивали через него, он долго катился и полз, прежде чем удалось
подняться на ноги и снова бежать.
Привалов пошел в уборную, где царила
мертвая тишина. Катерина Ивановна лежала на кровати, устроенной на скорую руку из старых декораций; лицо покрылось матовой бледностью, грудь
поднималась судорожно, с предсмертными хрипами. Шутовской наряд был обрызган каплями крови. Какая-то добрая рука прикрыла ноги ее синей собольей шубкой. Около изголовья молча стоял Иван Яковлич, бледный как мертвец; у него по лицу катились крупные слезы.
С месяц времени мы делали репетицию, а все-таки сердце сильно билось и руки дрожали, когда
мертвая тишина вдруг заменила увертюру и занавесь стала, как-то страшно пошевеливаясь,
подниматься; мы с Марфой ожидали за кулисами начала.
Умирающая уже закрыла глаза. Грудь тяжело
поднималась. Послышались
мертвые хрипы. В горле что-то клокотало и переливалось.
Весьма часто случается, что тяжело раненный тетерев слетает с дерева как ни в чем не бывал, но, пролетев иногда довольно значительное пространство, вдруг
поднимается вверх столбом и падает
мертвый.
Без дальних разговоров Петра Васильича высекли… Это было до того неожиданно, что несчастный превратился в дикого зверя: рычал, кусался, плакал и все-таки был высечен. Когда экзекуция кончилась, Петр Васильич не хотел
подниматься с позорной скамьи и некоторое время лежал как
мертвый.
Было далеко за полночь, когда Сергей, лежавший на полу рядом с дедушкой, осторожно
поднялся и стал бесшумно одеваться. Сквозь широкие окна лился в комнату бледный свет месяца, стелился косым, дрожащим переплетом по полу и, падая на спящих вповалку людей, придавал их лицам страдальческое и
мертвое выражение.
Ромашов быстро
поднялся. Он увидел перед собой
мертвое, истерзанное лицо, с разбитыми, опухшими, окровавленными губами, с заплывшим от синяка глазом. При ночном неверном свете следы побоев имели зловещий, преувеличенный вид. И, глядя на Хлебникова, Ромашов подумал: «Вот этот самый человек вместе со мной принес сегодня неудачу всему полку. Мы одинаково несчастны».
Генеральша вскрикнула и в изнеможении упала в кресло.
Поднялась ужасная суматоха. Бедная Настенька сидела бледная, точно
мертвая. Испуганная Сашенька, обхватив Илюшу, дрожала как в лихорадке.
— Толкуй! — крикнул Лука, скидывая портки. Он живо разделся, перекрестился и, подпрыгнув, со всплеском вскочил в воду, обмакнулся и, вразмашку кидая белыми руками и высоко поднимая спину из воды и отдувая поперек течения, стал перебивать Терек к отмели. Толпа казаков звонко, в несколько голосов, говорила на берегу. Трое конных поехали в объезд. Каюк показался из-за поворота. Лукашка
поднялся на отмели, нагнулся над телом, ворохнул его раза два. — Как есть
мертвый! — прокричал оттуда резкий голос Луки.
Я тоже
поднялся. Трагичность нашего положения, кроме жестокого похмелья, заключалась главным образом в том, что даже войти в нашу избушку не было возможности: сени были забаррикадированы
мертвыми телами «академии». Окончание вчерашнего дня пронеслось в очень смутных сценах, и я мог только удивляться, как попал к нам немец Гамм, которого Спирька хотел бить и который теперь спал, положив свою немецкую голову на русское брюхо Спирьки.
Гордей Евстратыч был бледен как полотно; он смотрел на отекшее лицо Маркушки страшными, дикими глазами, выжидая, не вырвется ли еще какое-нибудь признание из этих посиневших и растрескавшихся губ. Но Маркушка умолк и лежал с закрытыми глазами как
мертвый, только тряпье на подмостках продолжало с хрипом
подниматься неровными взмахами, точно под ним судорожно билась ослабевшими крыльями смертельно раненная птица.
Крик его, как плетью, ударил толпу. Она глухо заворчала и отхлынула прочь. Кузнец
поднялся на ноги, шагнул к
мёртвой жене, но круто повернулся назад и — огромный, прямой — ушёл в кузню. Все видели, что, войдя туда, он сел на наковальню, схватил руками голову, точно она вдруг нестерпимо заболела у него, и начал качаться вперёд и назад. Илье стало жалко кузнеца; он ушёл прочь от кузницы и, как во сне, стал ходить по двору от одной кучки людей к другой, слушая говор, но ничего не понимая.
Если б оконная занавеска не была опущена, то Долинскому не трудно было бы заметить, что Даша покраснела до ушей и на лице ее мелькнула счастливая улыбка. Чуть только он вышел за двери, Дора быстро
поднялась с изголовья, взглянула на дверь и, еще раз улыбнувшись, опять положила голову на подушку… Вместо выступившего на минуту по всему ее лицу яркого румянца, оно вдруг покрылось
мертвою бледностью.
Солдаты взялись за Настю, которая, не
поднимаясь с нар, держала под своею грудью
мертвого ребенка и целовала его красненькие скорченные ручки.
Раскрыть глаза формалистов трудно; они решительно, как буддисты,
мертвое уничтожение в бесконечном считают свободой и целью — и чем выше
поднимаются в морозные сферы отвлечений, отрываясь от всего живого, тем покойнее себя чувствуют.
Опять еще какой-то о мертвецах заговорил: я, рассказывает,
мертвую кость имею, кого, говорит, этою костью обведу, тот сейчас
мертвым сном заснет и не
подымется; а другой хвастается, что у него есть свеча из
мертвого сала.
И точно я с этого взгляду от сна какого прокинулся. Отвел глаза, подымаю топор… А самому страшно: сердце закипает. Посмотрел я на Безрукого, дрогнул он… Понял. Посмотрел я в другой раз: глаза у него зеленые, так и бегают.
Поднялась у меня рука, размахнулся… состонать не успел старик, повалился мне в ноги, а я его, братец,
мертвого… ногами… Сам зверем стал, прости меня, господи боже!..
Круто
поднялся вверх тёмный суглинок, изорван оползнями и осыпями, усеян разноцветным,
мёртвым листом.
Это плакала Ирочка Трахтенберг, не успевшая проститься с княжной. Maman, с добрыми, покрасневшими глазами, в черном платье и траурной наколке,
поднялась на ступени катафалка и, склонившись над своей
мертвой любимицей, разгладила ее волосы по обе стороны белого и ровного, как тесемочка, пробора. Крупные, горячие слезы закапали на руки Нины, а губы Maman судорожно искривились, силясь удержать рыдания.
«„Завтра князь горийский найдет в своем саду труп своей дочери!!“ — переливалось на тысячу ладов в моих ушах. — Завтра меня не будет! Ангел смерти прошел так близко, что его крыло едва не задело меня… Завтра оно меня накроет… Завтра я буду трупом… Мой бедный отец останется одиноким… И на горийском кладбище
поднимется еще новый холмик… Живая я ушла с моей родины,
мертвую судьба возвращает меня ей. Темный Ангел близко!..»
Парень
поднимается и идет с ряской. Через минуту их шаги и говор смолкают. Сема закрывает глаза и тихо дремлет. Костер начинает тухнуть, и на
мертвое тело ложится большая черная тень…
Из
мертвого вещества выделяется личность, из личности разумное сознание — вершина волны;
поднявшись на вершину, волна, разумное сознание и личность спускаются туда, откуда они вышли, и уничтожаются.
Раньше он мне мало нравился. Чувствовался безмерно деспотичный человек, сектант, с головою утонувший в фракционных кляузах. Но в те дни он вырос вдруг в могучего трибуна. Душа толпы была в его руках, как буйный конь под лихим наездником.
Поднимется на ящик, махнет карандашом, — и бушующее митинговое море замирает, и
мертвая тишина. Брови сдвинуты, глаза горят, как угли, и гремит властная речь.
И сами мы, врачи из запаса, думали, что таких людей, тем более среди врачей, давно уже не существует. В изумлении смотрели мы на распоряжавшихся нами начальников-врачей, «старших товарищей»… Как будто из седой старины
поднялись тусклые, жуткие призраки с высокомерно-бесстрастными лицами, с гусиным пером за ухом, с чернильными мыслями и бумажною душою. Въявь вставали перед нами уродливые образы «Ревизора», «
Мертвых душ» и «Губернских очерков».
Когда он очнулся и
поднялся с земли, парня с
мертвой рукой простыл и след. Ящик и крышка валялись невдалеке.
Схватила в свой сильный клюв
мертвую Галю большая птица и быстро
поднялась с нею от земли и озера высоко, высоко к небу. А там уже ждали Галю. Ждали ее прекрасные белые существа, мальчики и девочки с серебряными крылышками за спиною. Увидели они птицу с
мертвою девочкою в клюве, подхватили Галю на руки и понесли в небеса.
Наконец толпы бойцов стали редеть, голоса утомляться. Но еще трудно было решить, чья сторона взяла. Вдруг с берегов пруда
поднялись единодушные крики: «Мамон! Симской-Хабар!» И толпы, как бы обвороженные, опустили руки и раздвинулись. Воцарилось глубокое,
мертвое молчание.
Они даже не могли испытать, в силах ли будут
подняться на ноги, так как туго завязанные
мертвыми узлами веревки мешали им сделать малейшее движение. Оба только чувствовали от этих впившихся в тело веревок и от перенесенных палочных ударов нестерпимую боль.
И пало и замерло с нею все… Все преклонили колена, и в то же время все было до того тихо, что когда «мать» сама
поднялась и перекрестила
мертвого сына, — мы все слышали ее шепот...
На плацпараде в ночной темноте то
поднимался какой-то буйный вопль и оглушительный крик, то наступала такая
мертвая тишина, как будто бы плац делался совершенно пуст.
Только некоторые из них шевелятся,
поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть жаля его, — остальные,
мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз.